Заметки о Пушкинском театральном фестивале Юрия Шора: Творческие силы России

Это только заметки. Свободные размышления, чувства, переживания. Да к тому же размышления не критика, не театроведа, не режиссера – философа, и рядового участника фестиваля. Просто то, что я увидел, оставило массу впечатлений, вдохновило, запомнилось умом и сердцем. А раз так, значит «пальцы просятся к перу, перо к бумаге…» Значит, хочется об этом сказать, подумать, поразмыслить…

 

 

Прежде всего, подчеркну – что я полон благодарности этому фестивалю, его устроителям, искренне рад, что это случилось в моей жизни. Думается, театральное действо на Псковщине по праву носит имя Пушкина, его пафос – прочтение классики, переоткрытие классики, он весь озарен Пушкиным, в нем живет наше стремление еще раз заново осмыслить наследие гения русской литературы,  проверить себя Пушкиным. Сегодня, когда Россия переживает трудные времена, это представляется первостепенно важным. Пушкин – исходный классический текст русской культуры, ключ к ней, к ее менталитету, воплощенный в совершенной художественной форме.

 

 

В основе каждой большой Культуры, имеющей всемирно-историческое значение, лежит, подсознательный пласт глубинных интенций, духовных моделей, невыявленных смыслов, некий «немотствующий Логос» живой жизни. Пушкин нашел для него адекватный язык, воплотил в волшебное Слово. Пушкин – живой участник российской культуры, а значит и нашей истории, в ней существующий, с ней изменяющийся, принимающий разные обличия. Пушкин возвеличенный и неизвернутый, понятый и непонятый, любимый и ненавидимый, трепетно пережитый и изуродованный… Вспомним мысль Осипа Мандельштама о том, что Пушкин не позади, в прошлом, он – впереди, в будущем. «Заезженная» фраза Аполлона Григорьева «Пушкин – наше все» (с различными вариантами типа «Пушкин – наше не все), действительно выражает глубинную истину. Пушкин – наш идеальный горизонт, до которого никогда не добраться, но куда все устремляется. И уничижительные оценки Фаддея Булгарина о том, что «Евгений Онегин» – пустая, бессмысленная болтовня, и всечеловечность поэта у Федора Достоевского, и жажда футуристов «сбросить Пушкина с парохода современности», и разухабистые «постмодернистские» пассажи Андрея Синявского, Пушкин как «товарищ» сталинской эпохи, и трагикомедия преподавания Пушкина в школе, Пушкин – герой уморительных хармовских анекдотов – все это «наш Александр Сергеевич». Превосходно пишет об этом известный российский культуролог И. В. Кондаков: «Хармсовский гротеск демонстрирует убожество, выхолощенность, пошлость «Пушкина» как итога наших знаний и представлений о Пушкине, как поддерживаемого властью пушкинского мифа, примитивного и дешевого».

 

Все пронизано Пушкиным. И маленькая частица этого многоцветься открылась перед нами на сценах Псковщины…

 

 

С огромной увлеченностью посмотрел я спектакль Московского театра им А.С. Пушкина «Повести Белкина». Некоторые считают, что это не столько спектакль, сколько художественное чтение. Могу сказать только, что для меня жанр спектакля не был первостепенно важен. На сцене звучал полноценный пушкинский текст, текст одного из самых волшебных художественных циклов поэта. Энциклопедия человеческих страстей, характеров, ситуаций. Пленительные, как будто безыскусные повествования. «Выстрел», «Гробовщик», «Станционный смотритель»… То было драматическое время в жизни поэта – он в преддверии женитьбы на 17-летней провинциальной красавице Наталье Гончаровой. Поэтом овладевает «томление по счастью», как хорошо сказано в программке фестиваля. Он и трепетно желает соединиться с пленительной красотой невесты и … страшится грядущего брака. Прощай вольная жизнь, прощайте холостяцкие пирушки! Он и рад бы скорее к любимой – но вокруг эпидемия, холера, полицейские заставы. И вот – взрыв небывалой творческой силы знаменитой Болдинской осени 1830 г…

 

 

Повторяю: мне не так важно было, к какой рубрике отнести то, что происходило на сцене. Важно другое: звучал пушкинский текст, полновесное, рельефное, осязаемое пушкинское слово с его обманчивой простотой, необъяснимым таинственным обаянием и невероятной художественной мощью. Хочу особо отметить «музыкальность исполнения» – цельность, гармонию, переливы темпоритмов, некую «волнообразность» чтения, его приливы и отливы. Повести были не просто «рассказаны», а как бы даже пропеты…

 

 

Несколько меньшее впечатление произвел на меня (хотя, по-своему милый и обаятельный), спектакль «Всадник Cuprum» (театр «Кукольный формат» (Санкт-Петербург)). Перед нами рождение «Питербурха-городка» в кукольном варианте. Почему бы не так? Кукла концентрирует жизнь в сказочно-мифологическом ключе, создает обаятельные, трогательные, немного смешные образы персонажей. И почему бы действительно не предположить, что в основу рождения нашей трагической многострадальной столицы легла любовь? Любовь и творчество. Именно поэтому, через сто лет после того, как Петр Великий создал реальный Петербург – мощным творческим порывом русского художественного гения был создан в «Медном всаднике» его идеальный, поэтический образ…

 

 

Сколько путей-дорог ведут к Пушкину! Живя с нами, развиваясь и видоизменяясь вместе с историческим временем, Пушкин – «наше все» еще и потому, что будто бы вобрал в себя великое и мелкое, прекрасное и уродливое, возвышенное и измененное во всех нас.

 

 

Очень понравился мне спектакль театра «Школа современной пьесы» (г. Москва, художественный руководитель Иосиф Райхельгауз) «Спасти камер-юнкера Пушкина» по пьесе Михаила Хейфеца. Разоблачение массового представления о Пушкине, образ Поэта в пошлом, примитивном сознании изуродованность его в школе («Как! Ты не любишь Пушкина?! – Стань в угол!») – вот предмет пьесы Хейфеца. Играли превосходно, задорно, искристо, над всем витала гротескная атмосфера карнавальной стихии, чему способствовал искрящийся юмором текст. И как постепенно, незаметно к герою, первой фразой которого было «Пушкина я возненавидел еще в детстве», приходит осознание прелести его стихов, они сливаются с собственными, романтическими переживаниями и порождают, наконец, заветное желание спасти великого поэта, оградить его от пули Дантеса. Интересно найден постоянный аксессуар, сопровождающий спектакль – толстый слой земли, в которую все уходит и куда зарывают неспасенного поэта. Пушкин гибнет и от пули красавца-кавалергарда, и от нашей пошлости, нашего жлобства, нашего «все на продажу»…

 

 

И – (надо же такому случиться!) – эту же пьесу я через несколько дней увидел в Петербурге в Драматическом театре на Васильевском». Там герой несколько другой – мягче, лиричнее, атмосфера спектакля пронизана как бы легкой сентиментальной дымкой…

 

 

Глубокое впечатление оставил у меня спектакль «Никошенька. Петербургский дебют» (Театр «Цех», г. Санкт-Петербург), посвященный Николаю Гоголю. По-моему, это большая сценическая удача. Гоголь – одна из самых трагических фигур в истории русской литературы, да и русского духа вообще. Понять Гоголя, почувствовать Гоголя, найти пути и к Гоголю-художнику и к Гоголю-человеку – задача невероятной сложности. Если Пушкин – так или иначе, поэт гармоний, отобразитель мира как красоты, то Гоголь – певец «обратной стороны реальности». «Вижу кругом одни свиные рыла!» – восклицал Гоголь в «Ревизоре», хитро спрятавшись за городничего. Мир Гоголя – это мир «рож и харь», чрезмерности и уродства, мир Ноздревых, Чичиковых, Собакевичей и Коробочек… Недаром ведь «пробиться» к Гоголю могли мыслители, сами ощущавшие внутри себя трагические бездны – Андрей Белый, Василий Розанов, Дмитрий Мережковский… И какова должна быть психика художника, гений которого звал его воссоздавать именно эту уродливую сторону! И вот перед нами явление Гоголя из мифа и сказки, из неудачного  «Ганса Кюхельгартена», из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Рождение из психических бурь и мук самолюбия, их комплексов и притязаний поистине наполеоновских, из позорной униженности и непомерной гордыни. Все ярко и убедительно играют, высокой похвалы достойны и Гоголь, и самодовольный петербургский чиновник, и мать Гоголя.

 

 

Хорошо воссоздана атмосфера Петербурга – холодная, чопорная, чванливо-бюрократическая. Атмосфера «странного города», «умышленного города» (Ф. Достоевский), города «белесой призрачности».

 

 

Подверстаем к этому блоку наших размышлений художественное явление «другого мира» – шутливо-хулиганский спектакль знаменитого Санкт-Петербургского театра «Лицедеи» «Золушка. Бал», напомнивший мне почему-то наших ФЭКС’ов 20-х годов прошлого века с их искрометностью, безудержностью, безграничным хулиганством, талантливостью и мастерством. Некоторые критики оценивают «Золушку» как пошлость. Нет, пошлости я там не увидел (может быть, плохо глядел?). Типичная молодежная тусовка – динамичная, выразительная, смешная, в духе нашего времени в меру вульгарная. И Золушка подстать всему этому действу – не тихоня, а наглая, требовательная… 

 

 

Тут же хочу сказать, что посмотрел блестящий мастер-класс актера театра «Лицедеи» Анвара Либабова. Четыре часа настоящей творческой стихии, дионисийской раскрепощенности, подлинной художественной выразительности, истинной актерской мастеровитости. И как увлеченно, с какой радостной свободой участвовали в этом действе дети! А я думал о том, что театр – великая гуманистическая и терапевтическая сила, должен властно и полноценно войти в жизнь школы. Детей надо заразить театром, чтобы они полюбили его, научились переживать чудо искусства сцены, чудо актерской игры. И сами дети должны играть. Не для того, чтобы стать в будущем артистами (это уже у кого какая судьба!), но чтобы расширить психологический репертуар своего участия в жизни, поверить в себя, познать волшебную силу перевоплощениия…

 

Последнее, что я посмотрел (к сожалению, надо было уезжать) – «Пять вечеров» по знаменитой, с большой сценической историей пьесе Александра Володина. На этот раз – в постановке Русского театра Эстонии (г. Таллин, режиссер Александр Кладько).

 

Володинская драматургия сегодня по-особому нужна. Вообще, думается, есть несомненная потребность возрождать на сценических подмостках отечественную пьесу 60-80-х годов прошлого века, «позднесоветскую» драматургию: Володин, Арбузов, Вампилов, Розов, Гельман… Возрождать в качестве противовеса всему неподлинному, ненастоящему, фальшивому, пошлому, чего, к сожалению, так много в нашей жизни. В пьесах этих авторов было переоткрытие человека, его души, обнаружение в нем «экзистенциального ядра», которое сегодня вымывается…

 

Недавно я посмотрел спектакль Санкт-Петербургского Молодежного театра «В день свадьбы» по пьесе Виктора Розова. Трудно об этом говорить, но, по- моему, он совсем не получился. Розов – это психология, это внутренняя жизнь, это существование в чувствах, в эмоциональных состояниях. Чтобы воспроизводить внутреннюю жизнь, актеры должны обладать способностью внутреннего переживания, внутреннего действия. Театр – это выявление внутреннего во внешнем, это переживание в представлении. Представить, выявить, обнаружить можно только реальное содержание. (Его можно, конечно, сымитировать, но для этого необходима высокая мастеровитость!) А его нет, нет школы выявления страстей человеческих… 

 

 

А в спектакле «Пять вечеров» это есть, зримо присутствует. Была тончайшая вязь психологий и характеров, была трепетность душевной жизни, было сопереживание. Что особенно ценно – была воссоздана неповторимая атмосфера 50-х годов прошлого века, артисты буквально перевоплотились в людей того далекого времени. Времени, качественно отличного от современности. Александр Кладько – художник, способный на истинное художественное созидание, на то самое «воспроизведение жизни в художественных образах», которое фигурирует в самых «изначальных» определениях искусства. Передо мной предстал театр старых, добрых традиций, театр психологического реализма, сегодня активно вытесняемый постановками постмодернистского толка…

 

 

Мы – современники смутного, неопределенного, глубоко кризисного времени. Все смешалось в калейдоскопе мнений, настроений, взглядов. Художественное сознание теряет критерии, тонет в бесчисленности школ и направлений, в разнонаправленности творческих (а порой и псевдотворческих) поисков. Закономерно воспроизводится потребность вновь и вновь определять эти критерии, возвращаться к чему-то опробованному, несомненному, совершенному. А это – художественная классика, золотой фонд нашей культуры. Псковский фестиваль наглядно продемонстрировал, насколько интенсивно стремление российских художников заново увидеть и прочитать классическое наследие. Работают и живут творческие силы России! И радостно, что театр затребован, что искусство сцены остается реальным участником духовной жизни наших современников. Это – обнадеживает.

 

Только одно пожелание – насущно необходимо специально выделенное пространство-время для обсуждений, дискуссий, «круглых столов», неформального общения. Все это, конечно, было, происходило в кулуарах фестиваля, но надо придать этому более «статусный характер»…

 

 

Успеха Пушкинскому фестивалю – чудесному, настоящему, истинно творческому событию в духовной жизни России!

 

Доктор философских наук, профессор кафедры философии и истории

Российского государственного института сценических искусства Юрий Шор