«И несть им числа…»

Дневник читателя 27.10.2014

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,

Сказала: "Сюда прихожу, как домой".   

Анна Ахматова

В этот день МЕМОРИАЛ становится к микрофону и зачитывает имена жертв политических репрессий. В данном случае МЕМОРИАЛ – это граждане России, которые 30 октября по всей стране приходят в определенное место на чтение поминальных списков. (В Пскове 29 октября у памятника кн. Ольге, 30 октября – у закладного Камня перед Мироносицким кладбищем.) Весь русский алфавит, каждая буква которого нескончаемо дублируется: расстреляны и замучены однофамильцы и целые семьи. Вот она псковская книга: десятки истребленных крестьянских, рабочих семей, в эту мясорубку наверняка попадали и бывшие палачи, и дети палачей, но память вспоминает всех, пред Богом каждый ответит за себя.  «Хотелось бы всех поименно назвать…»

30 октября  1899 г. родилась Надежда Мандельштам. Скажи «Надежда Яковлевна» и всякий читающий поймёт о ком речь. Вдова поэта, хранительница его наследия. На протяжении десятилетий она -  живой архив Осипа Мандельштама: всё заучивалось наизусть, ибо хранить рукописи   опасно, - внезапный  обыск был сродни огню. Благодаря подвижничеству и уникальной памяти Лидии Чуковской, Эммы Герштейн в период тоталитарной власти сохранились и самые «опасные» тексты Анны Ахматовой.

Их было двое, всегда, даже, когда не двое… Надя и Ося…

Надежда… Она одна из тех, великих вдов многострадальной России, известных и абсолютно неизвестных. Всю свою долгую жизнь, прожитую без него, она посвятила ему, храня и восстанавливая слово Мандельштама. Она жила постоянным ожиданием и поиском. Однажды ей сказали, что Псков мог служить пересылочным пунктом для ссыльного Мандельштама, и она приезжала сюда ни один раз. Жила в старом доме «на углах», преподавала на инязе педагогического института. Ахматова ей в письме: - Надя, опять Псков? Ну почему?

Анна Андреевна сознавала всю тщетность таких поисков, но и, как никто другой, понимала и поддерживала подругу.

«Вторая книга» Надежды Мандельштам уникальна во всех отношениях: личное свидетельство исторического времени, бескомпромиссное суждение о всех, невзирая на личности. Многие обиделись, но совсем немногие поняли главное в этой женщине.  Александр Подрабинек в «Диссидентах» пишет: «Она ощущала дефицит справедливости в окружающем ее мире. У нее не было времени на лукавство. Она спешила. Она избавляла свою жизнь от шелухи условностей и вежливой лжи. Она была беспощадна к другим, к себе и даже к покойному мужу. Мы заговорили о Мандельштаме, о судьбах писателей в России, об искуплении грехов революции – чужих грехов. … Надежда Яковлевна сказала со вздохом, что не может простить Мандельштаму его последних верноподданнических стихов Сталину».

Вот так, по гамбургскому счёту, к великому Мандельштаму, сгнившему в концлагере при советском режиме.

Из Её письма  к Нему, которое писалось всю жизнь:

«Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь…Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал… Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, - я плачу, я плачу, я плачу. Это я – Надя. Где ты, Ося?»

Книга Ольги Кучкиной «Зинаида Райх. Рок» (серия «Роман-биография»)   одна из страниц памяти жертвам политических репрессий. Зинаида Райх – актриса, в разное время была женой Сергея Есенина и Всеволода Мейерхольда, Поэта и Режиссёра.

В июне 1939 г. в Ленинграде арестован театральный выдающийся режиссёр Всеволод Мейерхольд. Райх погибнет в июле, ей будет 45 лет, Всеволод Эмильевич об этом никогда не узнает, - его будут пытать еще несколько месяцев, прежде, чем расстреляют.

В мои студенческие годы  среди театроведов ходили рассказы о протоколах допросаМейерхольда, где якобы рефреном повторялись его слова: - Мне больно, больно…

В наше время стало известно письмо Всеволода Эмильевича наркому

В.М. Молотову: «…Меня здесь били – больного шестидесятишестилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам …боль была такая, что казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток». Письмо написано в январе 1940 г., 2 февраля его расстреляют. В 1955 г. реабилитируют. Расстрел – реабилитация, - как шарманку крутануть. Его жену, Зинаиду Райх, будут убивать в их московской квартире. Она умрёт от ножевых ранений, истекая кровью.

- Пустите меня, доктор, я умираю…

Последние слова Зинаиды Николаевны.

Время дышало кровью. Мрак политического режима сгущался. Дух средневековья сковал страну. Художник искал диалога с властью, писал письма Вождю народов, надеясь быть услышанным.

Но власть к диалогу не способна, она говорит либо монологами, либо бульдозерами, а то и расстрелами и лагерями. Власть стремится не к художнику, а к «художественной» тусовке, там она – гостья, переходящая в хозяина. Тусовка захлебывается от преференций, и рада служить дальше. Когда искусство захвачено случайными людьми, оно перестает быть искусством…

 Один из идеологов сталинского режима Платон Керженцев сыграет зловещую роль в судьбе театра Мейерхольда. Не станет ни Мастера, ни его детища, но очень скоро не станет и самого Керженцева, - его тоже поглотит сталинский молох. Вот только история беспощадна: керженцевы забываются, а Мейерхольд остаётся величайшим именем. Английский режиссёр Гордон Крэг написал письмо в защиту Мастера, где «выражал уверенность в том, что крысы не смогут повредить Мейерхольду. Даже если они станут причиной его смерти». Под «крысами» Крэг предполагал всех этих керженцевых. В его стране знали, любили, ценили творчество и Константина Станиславского и Всеволода Мейерхольда. Английский театр перенимал уроки российских режиссеров, развивая собственные национальные традиции.

Те, из эпохи Серебряного века, мыслили гуманистическими категориями, оставаясь свободными людьми. Зинаида Райх пишет Иосифу Сталину: «Я с Вами всё время спорю в своей голове, всё время доказываю Вашу неправоту порой в искусстве!» Письмо во многом сумбурное, всё чаще у актрисы случались приступы истерического безумия от кошмара, творящегося вокруг.

В сознание закрадывается страх, всепоглощающий страх за Мейерхольда. Вдруг кричит в открытое окно:  - Я… верю… в учение… Маркса… Энгельса… Ленина… Сталина…

«Психика её перенапряглась от ужаса перед той напастью, что навалилась на её страну. Я… верю… Сталина… Прямая локализация страхов Райх».

Советский Союз превратился в страну кроликов и удавов. Кролики понимали свою обречённость. «…Мейерхольд, читая газеты, в которых сообщались свежие новости о том, как взяли тех-то и тех-то, как те-то и те-то покончили с собой, вдруг неудержимо расхохотался: - Всё страшно, смешно… Как говорил парикмахер у нас в «Даёшь Европу!»:  - Живём    мизерно: вчера тигр скушал племянницу…»

Человек, пока живёт, умирать не хочет, он живет надеждой даже в присутствии смерти.

«…Пастернак зашёл к Мейерхольдам. Райх, как бы уговаривая себя самое, встретила его оптимистическим: - Правда же, всё стало лучше, сажать перестали…

Он возразил: - Нет, всё плохо. Недавно в пересыльной тюрьме умер Мандельштам…»

Русский XX век продолжался…

Нина Яковлева