Дарование учит чести и бесстрашию

Актерский дневник ХХ Пушкинского фестиваля. День четвертый

Этот фестивальный день вполне можно было бы назвать пиром интеллекта, глубоких, остроумных и приманчивых рассуждений о творчестве, жизни и смерти, если бы… Если бы не сама жизнь – всегда непредсказуемая, постоянно от интеллекта ускользающая и его посрамляющая, жизнь с ее неотменимым требованием «полной гибели всерьез» (Борис Пастернак). Мне часто вспоминается, и теперь вспомнился опять один из персонажей Томаса Манна с его: «Нельзя сорвать с лаврового деревца искусства  ни один лист, не заплатив за него жизнью». Их, заплативших жизнью, в истории искусства ничуть не меньше, чем во всех вместе взятых святцах. Какой век ни возьми – встают имена и лица, решившихся идти до конца. Оглянешься лет на сто – Гумилев, Мандельштам… Оглянешься на двести – сразу «невольник чести» Пушкин.

В лабораторном докладе постоянного участника Пушкинских фестивалей, доктора филологии и замечательного пушкиниста, профессора Новгородского университета Вячеслава Кошелева «Приключения Белкина» речь шла о литературным масках, то бишь псевдонимах Пушкина и его современников. Не вдаваясь в подробности как всегда в высшей степени наблюдательного исследования профессора, скажу о том, на что особенно обратил внимание и что, как оказалось, стало предисловием ко всему фестивальному дню.

Придуманный Пушкиным Иван Петрович Белкин был «росту среднего, глаза имел  серые, волоса  русые, нос прямой; лицом был бел и худощав». Ничего особенного, стало быть. Вот только помер почему-то на 30-м году от роду. Хотя «вел  жизнь  самую  умеренную,  избегал   всякого  рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо  почесться  может); к женскому  же  полу  имел  он  великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая». Иван Петрович оставил после себя известных пять повестей, обозначенных издателем как «Повести покойного Ивана Петровича Белкина»  и хронику «История села Горюхина», родного своего сельца.

Все сочинения Белкина написаны Пушкиным той самой болдинской осенью, когда карантин запер его, спешащего к невесте, в нижегородском имении отца. Впереди рисовалась жизнь семейная, размеренная, к которой он был уже вполне готов, и он думал и надеялся (или все же очень хотел надеяться?), что она вполне совместима с размеренным литературным трудом, который к тому времени становился главным источником дохода. «Здравый русский ум, коим является Белкин, не помеха быть гениальным писателем», - так, по мнению Кошелева, рассуждал тогда Пушкин. Однако, жизнь строит свои сюжеты. Через семь лет навязчивое ухаживание за его женой офицера-француза, женатого к тому же на сестре жены, т.е. по родственным параметрам свояка, приведет его к дуэли. Но это так, к слову.

Главным театральным событием дня и прямым продолжением разговора на Лаборатории стал вечерний спектакль основанного Владимиром Рецептором театра «Пушкинская школа» в им же созданном «Пушкинском театральном центре» в Санкт-Петербурге, по его же пьесе «Странные женщины» (режиссер Алексей Астахов). Пьеса по неоконченным произведениям Пушкина, как указано в аннотации, «выдвигает новый сюжет, но целиком построена на пушкинских текстах». Основой пьесы стали «Рославлев», «Гости съезжались на дачу», «Роман в письмах», «Египетские ночи». Зрители увидели чистый образец интеллектуального театра, черты которого, по утверждения Александра Чепурова (предыдущий докладчик) видны уже в театральных новациях Пушкина.

На чем же Рецептер, а за ним и режиссер, строит драматургию, кто с кем и ради чего в конфликте? На сцене двое. Уже в том, как автор называет действующих лиц, видна степень условности. Она: «Хозяйка дома, по имени и отчеству Наталья Гавриловна». Он: «Гость ее, чуть старше, по-видимому, литератор, которого иногда называют Алексеем Ивановичем». Т.е., он может быть литератором, но может и не быть, и звать его могут иначе. У нее тоже есть имя, но на первом месте все же «Хозяйка». Она Хозяйка, но готова в дорогу и намерена уехать «быть может, навсегда». Автор как бы сразу обозначает несущественное, призывая сосредоточиться на главном, а именно  на их, мужчины и женщины, отношениях.

Она настойчиво призывает его вспомнить «тот день», она настойчиво пытается вернуть его, вполне преуспевающего и довольного собой, к самому себе, к его, если угодно, теряющей себя во внутренних компромиссах и сомнительных богемных радостях личностной и человеческой полноте, к его способности любить. Она и сама уже почти не верит, что ей это удастся, потому и уезжает, потому и прощанье, но не оставляет усилий. И вот Гость уже растревожен, задумчив, он уже не тот, что вначале. Он вновь вспоминает, что любовь требует от человека всего, даже жизни, как и настоящее творчество «…не читки требует с актера, а полной гибели всерьез». Ключевыми становятся слова Клеопатры из «Египетских ночей»:

«Кто к торгу страстному приступит?

Свои я ночи продаю.

Скажите, кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?»

Речь, в конце концов, идет о слове и деле, о готовности идти в любви до конца, о соответствии жизни художника его творческой проповеди. Клеопатра: «В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить…» Но платить придется дорого, иначе – вязкое прозябание фарисейства. И снова на памяти Пастернак: «Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования».

Снова порадовался за актеров Рецептера, которых фестиваль помнит еще начинающими студентами его пушкинского курса. Марина Канаева и Денис Волков ведут свои роли умно и горячо. Не слишком ли однообразна Хозяйка в преддорожной своей сосредоточенности? Но это уже вопрос к режиссеру. В целом же они справились с задачей достойно. Они научились и, конечно же, продолжают учиться существовать и думать на сцене,– так, чтобы, по выражению их учителя, слова бежали за мыслью, а не наоборот.

Конечно, спектакль содержательно непрост и требует подготовленного зрителя. Ну так готовьтесь, господа!

Вик. Яковлев