«Дубровский»: завещание о любви

Спектаклем по мотивам романа Пушкина «Дубровский» в постановке Геннадия Тростянецкого завершили XXI Пушкинский театральный фестиваль в Государственном музее-заповеднике А.С. Пушкина «Михайловское».

Спектакль Геннадия Тростянецкого был выстроен… как жизнь сама, которая, казалось бы, не особо заботится о режиссуре, сочетая ежеминутно какие-то совершенно не подогнанные друг к дружке моменты: прекрасное, смешное, горькое на разрыв, рядом - трогательное, просто глупое и глупое,  оборачивающееся глубинно-определяющим. Потом, потом, тем, кто посмотрит на нашу жизнь с любовью, но уже навечно со стороны, покажется, что это была единая, красиво прочерченная линия и цельный Божий замысел…

Крест по покойному Андрею Гавриловичу Дубровскому складывали и связывали в абсолютной тишине.

Вначале же - были этюды. Геннадий Тростянецкий и не скрывает, что многое в его «Дубровском» сочинили сами актёры. Получив от художественного руководителя «Пушкинской школы» Владимира Рецептера вначале идею о постановке «разбойничьего романа», а потом и «добро» на работу с текстом, который на псковском-пушкиногорском театральном фестивале за двадцать с лишним лет так никто ещё и не сыграл, Геннадий Тростянецкий на первой же репетиции предложил молодым актёрам сымпровизировать…

Владимир Дубровский (Никандр Кирьянов).

Простейшие, казалось бы приёмы. Вот дорога в Кистенёвку «перекликается» живыми голосами, и деревеньки по пути проскакивают  скороговоркой,  а тот же «Валдай» гудит долго, с разливом. Вот  барский дом, который казался Дубровскому-ребёнку таким большим, оказывается крошечным после двенадцатилетней разлуки и в буквальном смысле этого слова умещается на ладони актёра… Где-то оставаясь на уровне чуть ли не ученического, условного этюда, а уже следующий момент выписывая до тончайших психологических деталей, актёры и режиссёр создают восхитительно живое и полное действо. О множестве людей нам рассказывают так точно и подробно, что остаётся ощущение: мы всегда знали эту книжную барышню Марью Кирилловну с её дурацкими «воображениями», и её дневником — очень пушкинским, но и бунинским немножко. Мы и сами столько претерпели от несносного шалуна Саши Троекурова, который и на грозного отца может наставить игрушечный пистолет с воплем: «Сдавайся, я — Дубровский!» — и нипочём ему, что в очередной раз тут же, за кулисами громко высекут. Мы за много лет притерпелись к простецкому, в сущности, тирану Кирилле Петровичу и, кажется, уже даже легко умеем с ним поладить. Мы так сердечно приятельствовали со спокойной красавицей, матушкой Владимира Дубровского — Царствие её Небесное! А сам Владимир… — сколько пронзительной нежности в этом буяне, в этом разбойнике поневоле: к матери, отцу, крепостным, к Марии Кирилловне, наконец. Всё это так сердечно (и, добавим, так профессионально точно и по-настоящему свободно сделано!), что даже записной пушкинист и ревнивейший поборник чистоты академического стиля легко прощает и отступления от текста романа, и домысленные детали. Тот самый случай, когда не буква, но дух пушкинского текста сохранён — во всей высоте и — повторим слово! — свободной силе своей.

Сашка Троекуров (Илюша Большаков): «Сдавайся, я — Дубровский!»

И не случайно традиционные дипломы участников фестиваля Владимиру Рецептеру, Геннадию Тростянецкому и актёрам «Пушкинской школы» директор музея-заповедника «Михайловское» Георгий Василевич вручил со словами:

— За веру в вашу и нашу силу.   

Лидия Токарева, фото Натальи Алексеевой.