Быть товарищем Кисляковым

Спектаклем Андрея Калинина «Товарищ Кисляков» Александринский театр открыл в Пскове XXIX Пушкинский театральный фестиваль.

Фото здесь и далее: Игорь Ефименко

Одна из метафор «Товарища Кислякова» – пустая сцена, на которой поначалу почти ничего нет, кроме группы безликих статистов на заднем плане и одинокого стула в центре. К стулу выходит персонаж, фамилией которого назван спектакль, Ипполит Григорьевич Кисляков, из угла вдруг выкатывается рояль, к которому садится герой и что-то играет. Так начинается пьеса, как выяснится в финале, для механического пианино. Это – другая метафора: сколько ни жми на клавиши, ни извлекай звуки, мелодия будет исполнена по давно написанным нотам, и вовсе не человеком, а бездушным механизмом, которому уподобляется человек.

Потом на сцену выкатываются по очереди, создавая сборные, как в кукольных домиках, интерьеры: столы, обеденные и рабочие, диван, металлическая супружеская кровать, музейные экспонаты, трюмо, ватерклозет, умывальник и прочие предметы быта, а вслед за предметами выскакивают коллеги, соседи, друзья, жены, любовница, и перед зрителем возникают эпизоды из жизни Москвы эпохи нэпа (сценография и костюмы – Андрей Калинин и Алиса Юфа).

Вещи, как и люди, то появляются, то исчезают в разных комбинациях, сверху спускаются разнообразные лампы, но неизменной остается изначальная темная пустота, символизирующая пустую душу, внутри которой и развертывается действие. Внимание зрителя направлено не только на сцену, но и внутрь сознания Кислякова. Самая эффектная находка спектакля – прием «несбывшихся» флешфорвардов: на сцене буквально случается «вспышка молнии», мгновенно меняется свет, и зритель видит как бы «подлинного» Кислякова, произносящего вслух то, что он хочет сказать на самом деле, или поступающего так, как хочет поступить. Очутившись «внутри» Кислякова, мы слышим и видим его подлинные мысли и желания. Иногда персонаж и вовсе разрушает четвертую стену, обращаясь прямо к зрителям.

Флешфорварды открывают для Кислякова шансы – особые ситуации, когда он может выбрать: сказать правду или соврать? Пойти на принцип или приспособиться к меняющимся обстоятельствам? Помочь товарищу или предать? Какое решение «правильное»?

Выбор Кислякова почти всегда остается за изменой и соглашательством – он мимикрирует, как чеховский хамелеон, приспосабливается к требованиям времени и среды, постепенно превращаясь в нечто совершенно ничтожное и вместе с тем чудовищное – в конченого труса и предателя.

По ходу действия Кисляков предает буквально всех, кто оказывается рядом: коллегу, жену, лучшего друга, начальника, но прежде всего – самого себя, того, прежнего, инженера-путейца Ипполита Кислякова, у которого были когда-то настоящая мечта и творчество.

Были, а потом кончились. И кто в этом виноват?

Сатирический роман ныне почти забытого писателя Пантелеймона Романова «Товарищ Кисляков» вышел в свет на исходе нэпа, в переломном 1930-м году, и, как многие другие его произведения (надо отметить: весьма популярные в двадцатые годы прошлого века), был подвергнут беспощадному разносу пролеткультовской критики, видевшей в рассказах и пьесах Романова «очернительство» новой советской жизни.

Однако коллизия главного героя гораздо сложней и драматичней, чем просто подробности картин и нравов коммунального быта. За фигурой Кислякова высвечивается судьба целого сословия интеллектуалов, точнее, «социальной прослойки», как было принято уничижительно определять в СССР интеллигенцию. Тема спектакля глубже и – скажем прямо – актуальней, чем банальная «бытовуха» с ее пошлыми любовными многоугольниками, разводами и дележкой имущества.

Как так получилось, что образованные люди, по большей части разночинцы и мещане, на протяжении нескольких поколений готовившие и делавшие русскую революцию, люди в массе своей хорошие, честные, порядочные, после ее победы оказались в весьма двусмысленном и затруднительном (если не сказать, гибельном) положении? Революция пожирает своих детей? Заставляет их деградировать? Мимикрировать под правила и приметы пролетарской жизни, как сформулировано в романе, «орабочиваться»? И что из этого выходит?

Очевидно, что именно эти вопросы ставит перед зрителем спектакль. И как он на них отвечает? После антракта Кисляков, сделавший окончательный выбор в пользу мимикрии, в буквальном смысле «переобувается», меняя изящные туфли на грубые сапоги. Он делается жестче, циничней, брутальней. Из мягкого подкаблучника, каким мы видим его в начале спектакля, он постепенно превращается в настоящего оборотня и изувера: издевается над постылой женой, бьет ее, предает друзей и близких. В финале он становится прямо убийцей, жестоко расправившись с неверной любовницей. Таков страшный итог его полного морального падения.

Спектакль порождает прихотливую игру ассоциаций, и самая первая и явная – «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького, не столько роман, сколько известный одноименный телесериал 1980-х годов. Ипполит Кисляков в исполнении Ивана Труса – это почти буквальная реинкарнация Клима Самгина с его сомнениями и тотальным предательством. Кроме романса «Выхожу один я на дорогу», звучащего со сцены, здесь уместно упомянуть и постоянный мотив пустоты, возникающий в монологах и диалогах Кислякова, и тот известный факт, что сам Горький хотел назвать свой главный роман «История пустой души».

Кисляков – это как бы выживший во время революции и приспособившийся к условиям Советской власти Клим Самгин. Но и другие персонажи будто вышли из телесериала Виктора Титова – прежде всего Аркадий Незнамов (Петр Семак) и жена Кислякова (Василиса Алексеева). За Незнамовым угадывается писатель Катин (то есть философ Василий Розанов, обобщенный образ «идейного» русского интеллигента), а за женой Кислякова – мать Клима Самгина. Василиса Алексеева буквально «косплеет» Елену Соловей, что в свою очередь отсылает нас в другой культовый фильм – «Неоконченная пьеса для механического пианино» Никиты Михалкова.

На этом ассоциации не заканчиваются, и в какой-то момент ты внезапно различаешь в монологах жены Кислякова интонации Ии Савиной и неотвратимо отправляешься еще дальше – в «Даму с собачкой» Иосифа Хейфица, в «Бег» Алова и Наумова, разумеется, в «Собачье сердце» Владимира Бортко; потом звучит ария Надира из оперы Жоржа Бизе «Искатели жемчуга» в исполнении Энрико Карузо, и ты вспоминаешь «Филера» Романа Балаяна, и понимаешь, насколько коллизия главного героя фильма близка кисляковской, и всё это не какие-то произвольные аллюзии, а вполне просчитанный эффект, закономерно возникающий из смысловых, пластических и визуальных решений спектакля.

За процессом превращения интеллигента Кислякова в чудовище и убийцу чрезвычайно увлекательно следить. Здесь много подробностей и деталей, которые интересно расшифровывать и понимать. И важно, что это не какой-то изолированный, маргинальный сюжет, а достаточно типичный и вполне встроенный в контекст отечественной культуры, осмысляющей фигуру русского интеллигента. «Товарищ Кисляков» существует не сам по себе, а рядом с текстами Чехова и Горького, Бунина и Булгакова и не только. Тонкие, но прочные нити ассоциаций ведут к прозе Трифонова – к его «Обмену» и «Дому на набережной».

В этом неслучайно возникшем контексте – большая творческая удача спектакля, наглядно и убедительно демонстрирующего, что казус Кислякова – это не какой-то спонтанный инцидент, а, скорее, системный сбой или, если хотите, «родовая травма» целого сословия, фатально склонного к измене. Да, вот такая она на самом деле, русская интеллигенция, состоящая не только из Незнамовых, но и из Кисляковых – тоже.

И он, Кисляков, – отнюдь не один такой, прикуривающий от свечи в руках лежащего в гробу друга. Его интеллигентная жена немногим лучше, а молодая любовница по степени цинизма и разнузданности так и вовсе всем фору даст. И в принципе люди такие животные, что готовы превратиться в кого угодно. Фокс Джерри легко превращается в директора Полухина и обратно, актеры мгновенно меняют маски, из коллег обращаясь в соседей, а карета трансформируется в боевую тачанку с пулеметом.

Александр Донецкий