Пасхальная служба в эпоху коронавируса
Воскре́с Иису́с от гро́ба, я́коже прорече́,
даде́ нам живо́т ве́чный…
Суббота 18 апреля. 22 часа 30 минут. Еду по пустынным улицам Пскова. Машин мало, пешеходов еще меньше. И здесь, в салоне авто, чувствую напряжение в окружающем пространстве, словно некто схватили полотно воздУхов с разных сторон и тянут на себя, а оно трещит, оно вот-вот лопнет, и что хлынет в городские пределы из открывшихся прорех? Фобос и Деймос? Коронавеймос…
Отгоняю от себя наваждение крестным знамением, впереди главный погост города… Центральные ворота кладбища заперты по случаю ограничений, вызванных моровым поветрием. Поэтому сворачиваю в сторону деревни Орлецы, по улице Окраинной въезжаю в северные ворота кладбища.
Впереди, рассеивая тьму, вздымается к небу купол храма Воскресения Христова, давно ставшего самой большой и важной частью моей жизни, лучшей частью… Свет фар, рыскающий вверх-вниз и по сторонам из-за дорожных колдобин, выхватывает из темноты надмогильные камни и кресты, двигает их из стороны в сторону, приближает ко мне. На мгновение вспоминаю милашку Савелия Крамарова и его вошедшее в историю «А вдоль дороги мертвые с косами стоят и тишина». Но тут же забываю – впереди кто-то сигналит фонариком, соревнуясь с дальним светом моей АУДИ. Смешно! Я переключаюсь на ближний, подъезжаю, останавливаюсь.
Человек в полицейской фуражке делает знак опустить стекло. Опускаю. Он представляется: подполковник полиции такой-то. Спрашивает, откуда я тут взялся? В голосе сквозит удивление. Мой черед представиться. Объясняю, что являюсь старостой храма и прибыл на пасхальное Богослужение. А удивление в голосе от того, что полицейский ничего не знал о северном въезде на кладбище, в его представлении, моя машина появилась откуда-то из глубины города мертвых, словно колесница смерти… Но все прояснилось.
Поодаль, полускрытый мраком, стоит еще один полицейский. Моросит дождь, и я предлагаю им укрыться в притворе храма. Вежливо отказываются: мол, не положено! Что ж, у каждого своя планида. Моя ведет меня в храм… А он пустынен, тих и робок, как школяр. Ему, помнящему сонм предыдущих пасхальных служб, непривычно видеть эту пустоту. Я буквально чувствую, как он недоуменно пожимает плечами каменных сводов…
Но вот все в сборе: клир, в лице священника отца Василия, церковнослужители в составе пономаря Элизбара и старосты, т.е. меня, грешного имярека, а также работницы храма Фотинии. На клиросе – бессменный регент Раиса и певчая Мелитина. Весь на сегодня церковный собор. Хотя нет. Лики святых, обратная перспектива, пристальное внимание инобытия… Наша скудость и немощь приумножена полнотой Церкви. И все-таки грустно… Грустно от нынешнего Крестного хода, у которого нет ни сил, ни полномочий выплеснуться за порог храма… Крестного хода, в котором за священником следуют лишь три христианина, три голоса чуть слышно славят Христа: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».
У меня мелькает мысль о войне. Мы словно на войне, шествуем к горнему, пригибаясь от вражеских стрел к земной юдоли… Может быть правы некоторые церковные проповедники, говорящие что война уже идет, очередная мировая?
Все! Пропет, словно выпит до дна, Пасхальный канон, завершена литургия, освящены куличи и яйца… Отчасти, все как и прежде, но в остальном — все не так! Словно за церковными стенами опять стоят воинства Диоклетиана, готовые схватить и тащить на арену, где звучат еще отголоски страшных в своей силе и правде слова святителя Игнатия: «Я – пшеница Божия. Пусть измелют меня зубы зверей, да сделаюсь чистым хлебом Христовым».
Господи Воскресший, дай хоть каплю такой веры! Тогда что моры и глады, что лютые страхования и угрозы? Но и в нашей малости есть надежда и есть уверенность.Ведь Господь с нами и Он Воскрес!
Воистину Воскресе Христос!
Игорь Смолькин (Изборцев)