Подонки в лакшери

В фойе, после занавеса и бурных, как принято в Пскове, аплодисментов, я столкнулся с двумя противоположными реакциями на увиденное: недоумением одних зрителей и крайним восторгом других, что, в принципе, логично (вкусы у людей разные), однако в спектакле Юрия Грымова «разрыв шаблона» заложен в виде концепции, своего рода «опции» двойной экспозиции: режиссер перенес социальное дно из пьесы Горького в декорации лакшери, отчего знакомый текст и коллизии неизбежно вступили в конфликт с возникающей перед публикой картинкой.

Юрий Грымов перевернул, опрокинул ситуацию: его Сатин, Лука, Барон, Актер, Клещ, Васька Пепел, Василиса, Наташа, Настя и другие персонажи «На дне» катапультировались не только из начала прошлого века в век нынешний, но из грязной дыры — куда-то на условную Рублевку.

Если это «наложение» и новые мотивировки принимаются зрителем, то диалоги персонажей, одетых в одежду от «Kenzo» и «Brioni», воспринимается естественно: как очередная скандальная история из жизни «гламурных подонков» с адюльтером и бытовым убийством (здесь напомню, что слово «подонок» однокоренное со словом «дно»); если же искомого слияния не случилось, то текст звучит, как посторонняя, чуждая фонограмма, и не совсем понятно, чем, собственно, персонажи занимаются на сцене.

Перенос действия в иные обстоятельства и времена - всегда риск и серьезный вызов для постановщика и актеров: как сделать поведение и поступки героев на сцене художественно убедительными? Опять же, если трюк удается, то классическая пьеса звучит актуально, по-новому; если нет, то действие неминуемо повисает в пустоте, вызывая скуку и навязчивый вопрос: «Зачем?».

По моим ощущениям, зал Пушкинского театра разделился: одни напряженно пытались вникнуть в замысел режиссера, понять, что происходит, другие — сразу приняли предложенные «правила игры», и им оставалось лишь довериться создателям спектакля. В любой сценической версии «На дне» - вещь трудная, идеологическая, философская; это отнюдь не бытописание, не изображение нравов бедных или богатых, будь то горьковские трущобы, или грымовский «бомонд».

Вот, обитатели ночлежки начала прошлого века превратились в расфуфыренных богатеев века нового со своими модными гаджетами и коксом, но гложут их те же страсти и те же неразрешимые вопросы, что и столетие назад: ревность, зависть, скука, злоба на окружающих, ощущение бессмысленности жизни; они так же равнодушны, грубы, нетерпимы и склонны решать проблемы насилием, как и их предшественники из пьесы Горького, которая, хотя и вошла в школьную хрестоматию, но так и не сделалась хрестоматийной.

Легко вообразить, что произошло «переселение душ», и вот уже все горьковские коллизии развертываются по-новой, в причудливом антураже огромной шкатулки а-ля «Louis Vuitton» с ручкой вентиля нефтегазовой трубы. Лукавый старичок-утешитель Лука комфортно «обживается» в мускулистом теле услужливого и смазливого «педераста», как будто только что вышедшего из эфира телепередачи «Пусть говорят», циничные «интеллигенты» Сатин и Барон с удовольствием занимаются йогой и пьют дорогой алкоголь, а давно спившийся до слабоумия Актер, задохнувшись от бессмыслицы собственного существования, «портит песню» - кончает с собой.

Череда гротескных и ярких эпизодов лишь подчеркивает абсурд бытия этих пустых и бессмысленных «небожителей». Не забудем, что у Горького пьеса имеет важный подзаголовок, указывающий на жанр: «Картины», и тут режиссер, как признанный «визионер», точно попал в цель: «На дне» Грымова — это именно что ожившие полотна праздного пребывания в кромешной «нищете духа», которую не спасают ни витальность Васьки Пепла, ни нимфоманские страсти женщин, ни фальшивые проповеди Луки, ни пафосный гуманизм Сатина.

Здесь, в элитном клубе для vip-ов, где лиловый негр подает манто, а яйцом Фаберже играют в футбол, под Вивальди гибнут от наркотических трансов молодые женщины и убивают в пьяной драке ненавистных мужей ровно так же, как и на бескрайних просторах всей остальной страны, и, казалось бы, бесспорные, высокие слова: «Человек — это великолепно, это звучит гордо», красиво оттененные доносящейся из динамиков «What a Wonderful world» Луи Армстронга, воспринимаются как горькая насмешка «сильных мира сего». И сыплющиеся сверху фестивальные блестки служат финальной иллюстрацией всей этой дешевой словесной мишуры и человеческой фальши. Если у них, за высоким забором, в интерьерах лакшери, все так безнадежно, то где спасаться «простым смертным»? Неужели «в хохлах», где, по сведениям Луки, «открыли новую веру»?

«На дне» Юрия Грымова - это жесткий и безжалостный приговор современной России. Дно в очередной раз пробито, а снизу опять стучат.  

Саша Донецкий