«Культурная контрреволюция» Юрия Стрекаловского: О памятных датах

«Эхо Москвы» в Пскове (102.6 FM) представляет авторскую программу Юрия Стрекаловского «Культурная контрреволюция». Псковская Лента Новостей публикует текстовую версию выпуска программы.

Говорить о культуре всегда было делом, культуре противном.
Теодор Адорно.

Здравствуйте, уважаемые радиослушатели радиостанции «Эхо Москвы» в Пскове. В эфире «Культурная контрреволюция», Стрекаловский моя фамилия.

Как тут меня обозвали в паблике Псковской Ленты Новостей в телеграме (кстати, очень рекомендую на этот паблик подписываться и читать его - там так весело и информативно рассказывается о том, что происходит вокруг), так вот, обозвали меня там «нашим блогером от культуры». Я, с тяжелым вздохом, вынужден согласиться, хотя слово это «блогер» страшно не люблю, и вообще всяких этих блогеров-верхоглядов.

Но, поскольку, если строго меня судить, то я такой и есть, приходится принять этот сомнительный титул. И, как всякие блогеры, я сейчас буду обозревать новости и даты, скользя по поверхности.

В этом выпуске я хочу как раз остановиться на памятных датах, которые случились, либо случатся в ближайшее время. Мне кажется, они важны.

В ту ночь одна за другой сгорели Власьевская и Рыбницкая башни Кремля; я был свидетелем этого события. Поздним вечером мы с коллегами вышли из бильярдной и увидели зарево в начале Рижского проспекта. Мне сначала показалось, что это горит звонница Успенской церкви от Пароменья, где когда-то располагалась кузница Всеволода Петровича Смирнова и я, конечно, ужаснулся, поскольку представил, что это погибнет чудесное произведение архитектуры и мемориальные интерьеры, там сохранившиеся. Но оказалось, что горит за рекой, просто пожар был так огромен, что казалось, что он гораздо ближе. Разумеется, мы поспешили увидеть это всё воочию.

Страшное зрелище, величественное и страшное! Никогда - ни до, ни после - я ничего подобного не видел и, надеюсь, не увижу.

Огромный шатер из бревен и досок был полностью объят пламенем, была полная тишина, в которой был слышен лишь шум пожара: какой-то скрежет, шипение, шуршание и время от времени грохот обваливающихся конструкций. Жар был такой, что трудно было стоять на середине Ольгинского моста. И, повторюсь, над всем этим - скорбная тишина. Мне с моим несколько театральным мироощущением казалось, что нужно зазвонить в набатный колокол. Если бы у меня был ключ от колокольни, я бы так и сделал.

Кстати сказать, было время, когда он у меня был. Когда я был маленьким мальчиком, у меня было такое послушание: я должен был каждое утро заводить часы на колокольне возле Троицкого собора и звонить перед службой в колокола. Но к тому времени я уже вырос, перестал быть послушным мальчиком, и ключ у меня отобрали. А не то, конечно, мы бы ударили среди ночи в колокола над спящим городом.

Искры и даже целые горящие куски дерева, поднятые огнём, взлетали над крышами и несколько из них (это произошло у меня на глазах) перелетели на крышу Рыбницкой башни - так и она тоже загорелась. В течение пары часов обе эти башни полностью сгорели и обрушились. Все разошлись, остались лишь пожарные.

Очень странной, даже, я бы сказал, страшной была реакция многих жителей Пскова. Были, разумеется, люди, которые, как и мы с друзьями, стояли скованные оцепенением и ужасом. Я встретил в толпе архитектора-реставратора Андрея Михайловича Лебедева - мне показалось, что у него стояли слезы в глазах.

Ну а были также люди, которые любопытствовали, фотографировали, кто-то пришёл с пивом: ну, конечно, такое зрелище! Впрочем, некоторые не столь альтернативно одарённые люди тоже любили смотреть на пожары: Нерон, например, или Иван Андреевич Крылов, так что реакция на пожар крепостных башен как на необычное зрелище, аттракцион мне более-менее понятна и кажется извинительной.

Самой ужасной и отвратительной реакцией было полное, какое-то скотское равнодушие: были люди, и довольно много, которые просто шли мимо. Ну, так, смотрели, посвящали этому зрелищу несколько секунд, и шли себе дальше. Мне тогда вспомнился, наверное, не к месту, один анекдот, который рассказывал Леонид Утёсов: «Петух вскочил на курицу и стал её топтать. В это время старуха высыпала корм, петух с курицы спрыгнул и побежал этот корм клевать. Не дай Бог так проголодаться!»

Вот у этих людей были какие-то дела, которые оказались важнее, и они по своим делам пошли, не обращая особого внимания ни на городское горе, ни на потрясающее зрелище. Как говаривал в таких случаях о нас Корней Чуковский, «таковы псковичи».

Но это всё, что называется, «воспоминания пожилого человека», однако пару слов я бы хотел сказать об этой башне. Вообще-то та, что сгорела, не была подлинной древней сохранившейся башней. Она была полностью, от фундамента, выстроена в 1950-1960-е. Однако это не умаляет её ценности как архитектурного объекта. Вообще на этом месте крепостная каменная башня была воздвигнута предположительно ещё в XV веке, может быть даже и раньше. Она видоизменялась, перестраивалась, была, как и прочие башни псковской крепости, заброшена с начала XVIII века, и к середине XIX века от неё уже ничего не осталось, а на её месте стояла часовня святого Власия. В том виде, в котором мы сейчас ее знаем, её спроектировал в пятидесятые годы XX века замечательный архитектор-реставратор Алексей Иванович Хамцов. Разумеется, каких-то по-настоящему достоверных и подробных изображений башни не было и нет; имеются некоторые довольно поздние чертежи, обмеры и весьма подробное «техническое» описание: сколько там бойниц, сколько зубцов, сколько решёток; то, что сейчас мы называем Власьевской башней - это фантазия на тему древнерусского оборонного зодчества.

Но фантазия гениально задуманная, точно идеально спроектированная и умело воплощённая. Кроме того, место, на котором её выстроили исторически абсолютно достоверно, что подтверждают материалы археологии. И очень важно, что башню эту поставили именно на этом месте: она закрепляет границу ансамбля псковского Кремля с запада и юго-запада, осуществляет важнейшую градостроительную функцию, формируя и организовывая застройку центра города, которая тогда, в 1950-60-е во многом только формировалась заново после военных разрушений.

К сожалению, контекст, в котором башня находится и который она организует, во многом испортили, появившиеся через некоторое время, городские уроды: кинотеатр «Октябрь» и бетонный мост Советской армии, которые её «втоптали в яму» и перекрыли виды на неё – но что делать.

Ещё очень важно, что Власьевская башня была практически уникальной и единственной башней Псковского кремля, которая после того, как была воссоздана, отреставрирована, реконструирована – как угодно называйте это - была введена в обиход как музейный объект, была музеефицирована.

Это уже мало кто помнит, вероятно, но башня была отделом псковского музея. Сверху в шатре была смотровая вышка, обзорная площадка, а весь каменный объём башни занимала экспозиция, посвящённая многочисленным оборонам Пскова. Там были карты, схемы, изображения, тексты и муляжи пушек в бойницах, направленных на запад. Вход стоил, по-моему, 5 копеек - недорого, но, поскольку поток туристов был очень большой, а объект, что называется, аттрактивный и интересный, она была очень популярным и посещаемым местом; повторюсь - уникальным и единственным музеефицированным музейным объектом Псковской крепости.

Вся эта красота длилась до начала девяностых годов, когда музейное начальство во главе с Александром Ивановичем Голышевым, уважаемым, руководствуясь исключительно, как мы понимаем, интересами музея и культуры, а также здравым смыслом, этот музейный объект ликвидировали, а башню передали под ресторан в длинную аренду, кажется на 49 лет. Ресторан этот уж там всё организовал по-своему: всё музейное оттуда, конечно, убрали, взамен соорудив совершенно пошлый мещанский интерьер, а экстерьер башни украсили воздуховоды, вытяжки, трубы и короба кондиционеров. Это, конечно, был, видимо, новый шаг и прорыв в музейном деле, на который следует ориентироваться и сейчас. Ну, по крайней мере, не забывать о нём и о его авторах.

Ну а потом ресторан сгорел, пожар ведь произошёл в ресторане. Любопытно, но после пожара, объект вновь стали рассматривать как сгоревшую башню, памятник архитектуры – и в этом качестве её довольно быстро и качественно отреставрировали, слава Богу. Разумеется, за государственные деньги – это же государственное имущество, всенародное достояние.

И после этой быстрой качественной государственной реставрации туда снова въехал этот замечательный ресторан. А теперь фирма, которая связана с тогдашним владельцем этого ресторана, получает заказы на организацию охраны музея, и эти тендеры умело и бесстрашно организует всё тот же директор музея – Александр Иванович Голышев, уважаемый. И всё это, разумеется, привлекает пристальное внимание Федеральной антимонопольной службы.

Нет, все-таки здорово, что есть у нас ещё мудрые и бесстрашные заслуженные работники культуры, русские люди, которые не обманывают друг друга, не забывают своих друзей и не бросают их в беде. Ну а мы поживем еще какое-то время без музеефицированных башен - начальству видней, а мы, разумеется, ничего в этом не понимаем.

Вот такая первая у нас нынче памятная дата: 10 лет назад случился пожар ресторана, уничтоживший две башни псковского Кремля.

Булак-Балахович (крайний слева) в Пскове с командующим эстонской армией Йоханом Лайдонером. Фото 31 мая 1919 года

В Пскове его, к сожалению, знают в основном, да что там - почти исключительно - по пропагандистским материалам советского времени. И эта дата, восьмидесятилетие смерти генерала Балаховича - повод хоть немного исправить эту несправедливость и рассказать о его личности подробнее. Он заинтересовал меня давно, я много лет занимался изучением его жизни, что-то читал; в том числе много не на русском языке, потому что Балахович - фигура, которая принадлежит и русской, и польской, и белорусской истории.

Более того, белорусы его считают белорусом, поляки поляком, ну и некоторые русские считают его русским - потому, например, что он был русским офицером и воевал за Россию.

В отличие от большинства белых лидеров гражданской войны, он не был кадровым военным. Он родился в небогатой дворянской, шляхетской семье на самой границе нынешних Белоруссии и Литвы, там, где нынче Игналинский и Браславский районы. И первые 30 лет своей жизни понятия не имел, что он прирожденный воин, кавалеристский командир и партизан. Получил светское, коммерческое образование, работал на железной дороге, агрономом, управляющим имением.

Когда грянула Первая мировая война, добровольцем пошёл на фронт в Российскую армию и очень быстро начал делать военную карьеру, потому что оказалось, что он прирожденный воин и кавалерист. Он начал быстро получать награды (четыре «георгия», две «анны» и владимирский крест с мечами), продвигаться в чинах (меньше чем через год дослужился до первого офицерского чина), а потом и вовсе вошёл в состав так называемого Отряда особой важности при главкоме Северного фронта, или «Отряда особой важности имени атамана Пунина».

Атаман Леонид Пунин - это выдающийся военный деятель России, герой Первой мировой войны, кстати - родной брат великого искусствоведа Николая Николаевича Пунина, одного из мужей Анны Ахматовой. В годы войны он создал этот спецотряд и считается, что нынешний спецназ русской армии восходит корнями к этому «отряду особой важности».

Как уже было сказано, Балахович там воевал весьма успешно и геройски, возглавив второй эскадрон отряда (третьим, между прочим, командовал барон фон Унгерн-Штернберг). Важно отметить, что отряд Пунина уже после смерти его создателя и после февральской революции оставался одной из последних частей Русской императорской армии, которая желала драться с немцами, видимо, потому что это были настоящие герои, военные профессионалы, а ещё – счёты с жестоким врагом уже было, видимо, личными. Они не хотели уходить с фронта, и после того как отряд был расформирован, Станислав Балахович со своим братом Юзефом и примерно третью личного состава отряда вступили в ряды Красной Армии, справедливо предполагая, что красные рано или поздно будут воевать с немцами.

Так оно и произошло, но прежде Балаховичи поняли, что, скорее всего они просто не доживут до этого времени: в их окружении, среди их боевых товарищей начались аресты и расстрелы. Кроме того, отвратительная суть советской власти времен Гражданской войны и военного коммунизма стала им, видимо, вполне понятна. И они приняли решение примкнуть к белым, которые были в это время во Пскове, где формировался Северный корпус. Так Балахович стал белым офицером. Вместе со своим отрядом, костяк которого был сформирован из его сослуживцев по «отряду особой важности», Балахович лихо воевал на северо-западном фронте Гражданской войны. Это был один из удачливейших белых кавалерийских партизанских офицеров этой войны, им были взяты Псков, Изборск, Гдов. В Белой армии он тоже начал быстро продвигаться и от ротмистра дослужился до генерал-майора, в его подчинении находился второй корпус Северо-Западной армии белых в составе двух дивизий - тогда вообще звания присваивались быстро.

Однако отношения с другими вождями Белой армии на Северо-Западе у него не задались, потому что они были слишком разные: они кадровые военные, офицеры, русские империалисты, Балахович же - выдвиженец из нижних чинов, не монархист, даже не православный (он был католиком, а по национальности, видимо, себя считал поляком или белорусом). Скорее всего, его не очень интересовал идеал «единой и неделимой России». Зато он хотел драться с большевиками, и, кстати, очень неплохо находил общий язык с другими их врагами - этих умений и талантов белым часто недоставало.

Так, например, летом 1919 года Балахович очень эффективно взаимодействовал с эстонской армией, которая была союзником русских белых, а, в частности, с генералом Йоханом Лайдонером, создателем эстонской армии, они были друзьями. После того как как в силу довольно тёмных обстоятельств в конце лета 1919 года его задумал арестовать командующий русской белой Северо-Западной армией генерал Юденич, с которым у Балаховича испортились отношения, он вместе со своим отрядом влился в эстонскую армию, в составе которой продолжил воевать с большевиками уже и после того, как осенью 1919 года русская белая северо-западная армия была разбита и погибла. К тому времени, несомненно, генерал Балахович считал большевиков и советскую власть и своими личными врагами, и врагами Родины.

После того, как в 1920 году Эстония подписала перемирие, а потом и мирный договор, встал вопрос о том, как и где ему дальше сражаться с этим врагом. Тогда Балахович вышел на контакт с польской стороной и вместе со своим отрядом численностью около полутысячи человек по красным тылам с боями перешёл и соединился с польской армией, которая в то время вела войну с Советами. Это был один из последних в мировой военной истории кавалерийских рейдов на большое расстояние.

В составе польской армии, были довольно многочисленные русские части, был специальный русский корпус, и вот наряду с ними Балахович и его люди снова весьма успешно и геройски сражались.

А после того, как с красными замирились и поляки, ему всё ещё было не успокоиться, и он во главе собственной «армии» предпринял поход в Белоруссию. Вероятно, у Балаховича была некоторая договорённость с польским командованием о том, что он как бы «отказывается подчиниться» приказу об окончании военных действий. По всей вероятности, замысел был создать некоммунистическую Белоруссию, союзную Польше. Балахович поначалу действовал успешно, захватил город Мозырь, даже напечатал там какие-то почтовые марки, которые сейчас являются, разумеется, огромной редкостью. В принципе это всё могло увенчаться успехом, как это случилось, например, с той частью Литвы, которая вошла в Польшу примерно в таких же обстоятельствах. Тогда польский генерал Желиговский, который тоже якобы отказался подчиняться командованию и соблюдать перемирие с Литвой, завоевал Вильно (Вильнюс), и провозгласил независимое государство, которое через два года до 1940 года входило в состав Польши.

Но здесь не получилось, Балахович с остатками своей разбитой армии отступил в Польшу и 20-30-е годы провел там. Этот период также полон интересными сюжетами и эпизодами. Станислав Балахович возглавлял организацию с названием «Рыцари смерти» также сотрудничал с «Братством Русской Правды» - это были подпольные организации, которые пытались продолжать диверсионную войну с коммунистами на территории советской России и советской Белоруссии. Балахович и его люди базировались в нынешней Западной Белоруссии в районе Беловежской Пущи, где в то время был своего рода «фронтир»: граница между Польшей и Советской Россией была проницаемой, диверсионные отряды ходили в ту и в другую сторону. В одну из стычек с засланными советскими диверсантами на территории Польши погиб его родной брат Юзеф Булак-Балахович. Между прочим, в романе «Гиперболоид инженера Гарина» упоминается, что один из персонажей, нехороший поляк Тыклинский, который пытался убить Гарина в Лениграде, попадает на территорию советской России при помощи офицера Булак-Балаховича, потому что Балахович в двадцатые годы считался признанным специалистом по нелегальному пересечению советской границы. Во время гражданской войны в Испании Балахович был военным советником на стороне Франко (в той гражданской войне участвовали не только красные, но и белые «интернационалисты», в том числе – русские).

Его генеральский чин поляки признали, он был официально бригадным генералом в отставке и получал пенсию. Поскольку он был знаменитым и успешным наездником, спортсменом, то в этом качестве он тоже был экспертом, я читал его интервью в разных журналах, посвященных конному спорту. Он издал книгу стихов на белорусском языке, и это один из поэтических сборников на белорусском языке вообще в истории литературы. К сожалению, видимо, не сохранилось ни одного экземпляра, я искал по всем библиотекам и в бывшем СССР, и в Польше - вероятно, весь тираж погиб во время войны.

К началу Второй мировой войны, в 1939 году генерал Балахович уже был довольно пожилым человеком, ему было почти 60 лет. Но когда грянула война, он снова встал под знамена, участвовал в обороне Варшавы от немцев. После поражения Польши перешел на нелегальное положение, был одним из тех, кто создавал сопротивление нацистам и 10 мая 1940 года в Варшаве в стычке с гестапо погиб в бою. Таким образом, это один из героев сопротивления нацизму, один из героев войны, которую мы называем Великой Отечественной или Второй мировой войной, русский офицер Станислав Никодимович Булак-Балахович, чьё имя тесно связано с Псковом, но здесь известно значительно меньше и не так полно как хотелось бы.

В сквере Павших борцов - это рядом с Михайловский бастионом, бывшая Сенная площадь, там, где «маленький» Вечный огонь, - в 1928 году Советской властью был установлен памятник, существующий и сейчас. У памятника тоже интересная судьба: он сначала был установлен как памятник 11-летию Октябрьской революции, а в 1941 году, поскольку памятник хороший, сложенный из гранитных блоков, немцы переделали его в «памятник освобождения Пскова вермахтом от большевиков». Ну а с 1945 года это снова памятник героям гражданской войны и Октябрьской революции.

Так вот, там очень интересно нынче выглядит надпись. Если вы придете и посмотрите, там написано, что это памятник героям гражданской войны и жертвам белогвардейских банд, но надпись выглядит несимметрично, потому что до конца 80-х годов XX века там было написано «жертвам белогвардейских банд Булак-Балаховича».

А в конце 1980-х годов какой-то долдон из идеологического отдела обкома вдруг сообразил, что там же написано имя, вернее, фамилия Булак-Балахович, и вот таким образом это имя сохраняется, а надо же его «стереть из памяти народа». И тогда имя Булак-Балаховича стесали, и теперь эта надпись такая – «неотформатированная», несимметричная. Но каждый год неизвестные патриоты, жители нашего города, чтящие память этого, несомненно, выдающегося человека со сложной судьбой, погибшего в борьбе с нацизмом, невидимой рукой пишут мелом его имя на этом памятнике. И появляется надпись: «в борьбе с белогвардейскими бандами Станислава Никодимовича Булак-Балаховича». Да будет вам это известно.

Ну и ещё одна дата начала мая.

Всеволод Михайлович 20 лет был хранителем фресок Мирожского монастыря. Мы с ним дружили. Правда, подружились мы позже, а в то время, когда он был хранителем фресок, я был ещё совсем юным, однако, разумеется, знал его наглядно, потому что он был в то время в моих глазах легендарным человеком. Собственно, он был популярным и известным в нашем городе, его все любили, многие знали. Я тогда учился, и когда я читал его научные статьи, там часто было две части, одна из которых одна мне была более-менее понятна и интересна – искусствоведческая, а вторая очень часто состояла из математических формул, и, скорее, имела отношение к астрономии. И многие считали, что Сева - слегка сумасшедший, потому что у него были идеи, что световые блики, которые возникают на плоскостях стен с фресками, появляются там не случайно, а рассчитаны древними мастерами. И блики эти в определенные религиозные праздники, в определенное время, когда служилась Литургия, там возникают. И считалось, конечно, что это какие-то завиральные идеи: человек сидит у себя в монастыре, живёт 20 лет среди фресок - мало ли что ему почудится.

А потом Рожнятовский взял и уехал из Пскова. И мы с ним подружились, когда оба учились в аспирантуре Европейского университета в Санкт-Петербурге. Тогда Сева стал эту тему развивать дальше и поехал в большую длительную экспедицию по всей Европе, где на десятках древних памятников – византийских, романских, раннеготических - ровесников псковского Мирожского монастыря, сделал наблюдения, которые блестяще подтвердили его догадки. Таким образом, фактически им был заново открыт забытый художественный язык Средневековья, «светопись» - важнейшая часть выразительного языка средневековой европейской религиозной монументальной живописи, которая связана с действием света, с продуманным и запланированным появлением световых пятен определённых форм на изображениях на плоскостях стен. Это может быть луч света, или крест, или стило в руках Евангелиста, или световой шар, который появляется в руках у святого или Богородицы. Совершенно поразительное открытие, которое Всеволод Михайлович изложил в своей монографии (она же его диссертация), вышедшей в 2012 году под названием «Рукотворенный свет. Световые эффекты как самостоятельный элемент декорации восточно-христианского храма» в издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Кроме того, что Сева был выдающимся ученым и очень хорошим человеком, он был блестящим поэтом. Даже названия глав его диссертации свидетельствуют об этом: «Пресветлое Средневековье», «Чарующее молчание света», «Воспламенение ума», «Светозарный покой сводов», «Солнечная метель и мерцающие волны», «Солнце в клетке», «Золотые цепи меры» (это о метрологическом единстве архитектуры и росписи – там вновь полно формул). Ну и, конечно, Всеволод Михайлович был человеком глубоко и полно религиозным, необычным и талантливым богословом, знатоком древней христианской мистической литературы и средневековой теории искусства.

Его перу принадлежат не только блестящие научные статьи и диссертации, но и несколько поэтических сборников, один из которых я держу сейчас в руках. Свою передачу я хотел бы завершить стихотворением, которое было написано им в конце восьмидесятых годов, когда он жил среди фресок Мирожского монастыря. Монастырь в то время был закрыт для богослужений, но туда приходили туристы, прикасаясь к древнерусской духовности настолько, насколько в тех обстоятельствах могли – как, впрочем, и мы сейчас (что бы мы о себе не воображали).

Поразительно и парадоксально, но нынешняя ситуация, когда храмы наши закрыты, и мы молимся у закрытых сегодняшней болезнью храмов как-то «рифмуется» с концом восьмидесятых годов.

Сборник «Мирожские стихи», раздел «Ограда», стихи, написанные в 1988-89 годы:

Собираются у храма
дети, старики, солдаты-
между голубями ходят,
в солнечном луче стоят.

И питают стены храма
их неспешные дебаты,
неумелые кощунства
и забытые слова.

Их улыбок на извёстке
отражаются сияния,
их морщинок пробегают
по известке ветерки.

И любовное молчанье
отражается в растворе,
накрепко соединяя
полдень с обнаженьем стен.

Встреча - смысл воскресения:
прогуляются, подышат,
снимут фото и покурят,
суетою щекоча.

И уходят в просветлении,
прежде значит - в благостыне,
им и возле быть – хватило:
видно, выпал век такой.

А за них их деды служат,
Говоря, что время оно,
что достаточно - быть рядом,
возле храма, не входя…

Это было стихотворение Всеволода Рожнятовского, умершего от рака два года назад в Москве.

С вами был Юрий Стрекаловский и передача «Культурная контрреволюция».

До свиданья.