«Этой силе имя есть - Россия»

Станции метро «Площадь Восстания», «Сенная Площадь», «Технологический институт»… 3 апреля эти петербургские станции стал знать даже тот, кто никогда не ходил по улицам Северной Столицы.

14 погибших, десятки раненых. Скорбь, слезы, цветы на тротуарах. Проклятия по адресу очередного смертника, который на «Площади Восстания» оставил бомбу, закамуфлированную под огнетушитель, а сам поехал дальше, чтобы в тоннеле, держа на уровне живота собственный рюкзак с зарядом в 300 граммов тротила, взорвать его.

Половина третьего дня. Не час пик, но центр города есть центр города. Поэтому жертвы, поэтому траур, поэтому на всех новостных лентах одно и то же лишь с разночтениями версий и новыми комментариями должностных лиц.

Есть всё – боль, гнев, скорбь… Но тут же, в мельканье картинок с телевизора и сетевых порталов, приходит понимание, что есть далеко не всё. Нет страха.

Не страха смерти, не бодряческого безумия помраченного горем рассудка, не такого нет страха. Нет того животного, отупляющего, подчиняющего себе волю, липкого страха, который подавляет в человеке человеческое.

В Петербурге люди даже перед лицом страшного горя остались, прежде всего, людьми. Что машинисту поезда, где подрывает себя смертник, было не страшно? Было. Но он сначала вывел поезд из темного тоннеля, а уже затем позволил себе чуть-чуть побояться.

Или пассажиры, ставшие очевидцами взрыва. Кто-то, да, бежал, сломя голову, подальше от огня и дыма, от вида крови и запаха пороха, но были и другие, кого хорошо видно по видеокадрам с трагедии в метро. Они вначале помогали выйти раненым, смотрели, не забыт ли кто за стенами дыма, а уже затем уходили сами, чтобы там, в спокойствии и гармонии, малость побояться.

Тут же появились таксисты и частники, которые возили пассажиров просто так, без денег. Без нотаций и моралей, без лозунгов, просто тормозили на автобусных остановках и предлагали помощь, раз уж метро сейчас закрыто.

Хозяева кафе, которые в иной раз десять раз подумали бы о стоимости каждой ложечки сахара и каждой крупинки кофе, тут с готовностью раздавали горячие напитки бесплатно.

Страшно? Да, страшно. Но потерять человеческий облик – гораздо страшнее. И сотни, тысячи питерцев в эти дни боли и скорби вдруг об этом вспомнили. Вспомнили не в смысле, что когда-то об этом забывали. Вспомнили, что их кровное родство с ленинградцами, которые в осажденном городе слушали музыку Шостаковича и стихи Ольги Берггольц, куда острее и куда ближе, чем иногда кажется в бытовой спешке за хлебом насущным.

Машинист, уводящий разорванный взрывом поезд из тоннеля, вдруг вспомнил, что Дарья Власьевна, героиня бессмертных стихов Берггольц, - это и его соседка тоже. А бомбила-частник, вдруг резко приглушив поток иноязычной попсы из приемника, также вдруг услышал страстные аккорды седьмой, блокадной, симфонии Шостаковича в своем сердце.

Дарья Власьевна, твоею силой

Будет вся земля обновлена.

Этой силе имя есть – Россия.

Стой же и мужайся, как она!

Петербург 3 апреля 2017 года показал, что Россия не растеряла в штормах перестроек и приватизаций свое сакральное значение и смысл. Люди в России, по-прежнему, отзываются на коды Пушкина и Достовского, Некрасова и Шолохова. Все лицемерие века спадает, словно короста, и остается чистое, светлое небо в таких же светлых глазах петербуржцев.

У которых есть горе, большое, одно на всех, горе, словно гора, но нет страха.

А что же до нелюдей, шастающих с бомбами по мирным городам, то вот у них страха в избытке. Идти и бояться. Взрывать и бояться. Бояться будущего, бояться настоящего, бояться людей вокруг, бояться солнечного света.

Они хотят разлить вокруг себя свой собственный страх. Затемнить свет пороховым дымом, доказать, что не было Шостаковича и Берггольц и люди – лишь биороботы-функции. Доказать, что как миленькие будете плакать и слюни размазывать, если что.

Питерцы сломали нелюдям все схемы. Несущие на руках раненых, подвозящие бесплатно пассажиров – они сомкнулись незримо с ангельским воинством, и колокола Пискаревского мемориала солидарно дрогнули на ветру.

Андрей Канавщиков